Алиса Чернова приходит в себя и первое время не знает, где она находится, потому что на ее голове плотный мешок.
Её руки грубо связаны за спиной, и от долгого сидения в неудобной позе затекает спина.
Потом включается свет и мешок снимают.
Свет бьет ей в глаза так, что нельзя разглядеть, сколько людей в комнате. По звуку шагов Алиса понимает, что их двое. Один — следователь, другой — экзекутор. От его ударов она едва не падает со стула.
Когда ей зачитывают обвинения, Алиса уже знает, что ее казнят не зависимо от того, что она скажет. Но она все равно говорит.
Она с ужасом ловит себя на том, что не помнит ни лиц, ни имен, и в ее голове не складывается не то, чтобы какая-то выдуманная картина, способная оправдать ее — вообще никакой картины не складывается. Алисе кажется, что она враз потеряла память.
Когда следователь говорит, что они взяли ее «подельников», Алиса наугад называет два имени и мучительно ждет, что ее одернут или поправят, но ее не поправляют и через какое-то время она почти уверена, что ее спутники не находятся в соседних комнатах для допроса.
В то, что за ней кто-то придет, она не верит.
Ее обвиняют в смерти племянника, в сговоре, в шпионаже, в вербовке и во всем, в чём, судя по всему, принято обвинять любого узника этого пропахшего кровью и болью застенка, хотя она не лучше и не хуже своих мучителей, хотя «вина» только в том, что она уже попалась, а они — ещё нет.
Алиса пытается рассказывать свою версию правды, собирая ее из того, что действительно могло произойти с ней и из того, что – не произошло.
Она не знает, что с ней будет, если она скажет, что она — «белая» колдунья. Ей кажется, что эта правда будет значить для нее что-то намного хуже, чем смерть.
Когда ее бьют, Алиса смеется, чувствуя, как в голосе все отчетливей проступает истерика. Она не собирается помогать следствию, она знает, что ее истории – ни выдуманные, ни правдивые, никого не разжалобят.
Она мечтает только о том, чтобы в ее руках были уголь и мел. Ни того, ни другого ей, разумеется, не дадут.
«Уберите вашего садиста», – говорит Алиса сквозь смех, из-за яркого света из ее глаз текут слезы и невозможно разглядеть лицо следователя.
«Я хочу работать на вас», – говорит Алиса и ровно на секунду задумывается, что это было бы действительно неплохо – работать здесь.
Следователь вставляет зажженную сигарету ей в губы. Аркадий курил другой табак, но сейчас Алисе все равно – он сигарет дерет горло, а от дыма только сильнее слезятся глаза.
Потом следователь рассказывает ей про смерть Евгения Чернова, ее племянника. Про то, как ему отрубили руку. Про то, как пробили насквозь грудную клетку. Про то, как он полчаса умирал в подворотне, не в силах кричать – только хрипеть. Про то, что в это время по соседней улице шел парад, и никто не слышал его хрипов, а если бы слышали, может быть, Евгения можно было спасти.
Алиса плачет, жмурясь и кусая губы, только затем, чтобы не расхохотаться в голос, впервые за весь этот допрос – от счастья. И думает, неслаженно и невпопад: «Господи, Господи, Господи, какое же ж счастье, что этой Твари больше нет на земле!».
Потом она продолжает запутывать следствие.
Потом следователю это надоедает.
Последнее, что Алиса помнит перед тем, как потерять сознание – нестерпимую боль в щеке, к которой прижимается донышко раскаленного в пламени примуса чайника.