Меня зовут Ребекка Висc и я – монашка.
Уже интересно, не правда ли?
Я сирота, воспитанная в монастыре на севере Нью-Мексико. К сожалению, я не отличалась послушанием, которыми так славятся монахини, поэтому когда за очередную выходку заперли в келье, я сбежала на третий день своего заточения.
Мне было пятнадцать.
С тех пор я брожу по дорогам, помогая всем встречным обрести истинную веру (не очень успешно, правда), что не мешает мне ввязываться в сомнительные авантюры с целью помочь кому-нибудь или себе.
Ах да, еще я пишу письма настоятельнице монастыря и посылаю деньги. Жизнь в монастыре дорогое удовольствие, поэтому у меня, например, нет лошади, и я езжу на осле. Но это частности.
Дорога свела меня с необычными людьми – картежником, священником и алкоголиком. Этакой разношерстной компанией мы отправились в обитель порока, то есть, простите, в Солт Лейк Сики.
А оказались в Блэк Лейк Сити,
свернув туда по пути, на котором, между прочим, нашли кости помощника мэра. Старые кости – лет пять им уже.
Блэк Лейк Сити когда-то был, вероятно, богатым шахтерским городком, но что-то с ним случилось, и в городе осталось не больше десятка жителей – большинство домов заколочены, улицы пусты, церковь разрушена.
Мы входим в первый и единственный в городе салун, чтобы промочить горло и узнать, что это за честный город такой, что на подъезде кости валяются. В салуне пусто, мрачный хозяин протирает стаканы, а единственный посетитель явно не местный. Он хорошо и дорого одет и пьет виски, такой, какой вряд ли подают в этом салуне. На его столе лежит пистолет.
А дальше начинаются странности.
Например, все в этом городе чего-то не договаривают. И все – отчаянно пытаются что-то сказать. Сказать – нам.
И целью этих разговоров, сосредоточием взглядов, центром притяжения, становится мужчина в дорогом костюме, пьющий дорогущий виски в полупустом умирающем городе.
– А где все люди? – спрашиваем мы бармена.
– Кто умер, кто разъехался, кого убили, – отвечает он неохотно.
– Массовые убийства? – спрашиваю я нервно.
Бармен смеется:
– Во всем городе десять-пятнадцать человек. Тут если весь город убить – массового убийства не получится.
Кажется, это действительно так.
На кладбище у церкви мы находим две свежевскопанные могилы, но никто не говорит нам, для кого они. А в полицейском управлении – труп шерифа, немного денег и множество листовок, предлагающих награду за головы отчаянных преступников. Дороже всех стоит некто Вильям Мани, но я не придаю этому значения, лишь мельком взглянув на лицо на портрете.
Пользуясь попустительством местных жителей, мы хороним в могилах пятилетние кости шерифа и его помощника, и почти сразу замечаем, что за нами наблюдают.
Наблюдатель – тот самый человек, что пил в баре дорогой не местный виски.
Наблюдатель – тот самый человек, за чью голову шериф этого города готов был отвалить огромную сумму пять лет назад.
Наблюдатель – человек, которого когда-то звали Вильям Мани.
– Каждому телу – своя могила, – говорит священник. – А эту сволочь можно и сжечь.
После недолгого спора мы решаем нести слово божье. И, по возможности, не только слово.
– Нам нужен крест, который можно в руках держать – нести слово божье.
– Лучше возьми ружье.
– Крест – это для ближнего боя.
В салуне падре пытается допросить бармена, предлагая ему все больше и больше денег. Бармен мрачен и продолжает говорить загадками, что нисколько не приближает нас к истине. В этом городе все знают больше нас, и никто не горит желание рассказать нам всю правду.
– Вы нерационально относитесь к деньгам, падре, – замечаю я.
– Зато на лошади езжу, – парирует он.
Впрочем, деньги оказывают на бармена некоторый эффект, и он говорит, где находится объект наших поисков – на втором этаже, в комнатах салуна. Падре и наш штатный алкоголик, бывший вояка, поднимаются туда, я остаюсь караулить у подножия лестницы, шулер – на улице.
– Фернандо, подстрахуй, – просит алкоголик-вояка падре.
Падре осеняет дверь крестом.
А потом “цель” открывает дверь.
– Здравствуй, – говорит он вояке, называя его по имени.
И вот тут-то его узнают.
Когда-то наш вояка служил вместе с этим человеком. Тогда его звали по-другому, не Вильям Мани, иначе. Тогда, давно, несколько лет назад, его убили на войне – изрешетили дробью. Человек, которого сейчас зовут Вильям Мани, умер на глазах нашего вояки, ставшего алкоголиком, умер, чтобы через несколько лет восстать из мертвых.
Не говорите мне, что это невозможно – я видела собственными глазами.
Мы вытаскиваем его на улицу, чтобы зачитывать приговор, чтобы обвинять, изгонять из него духа, проклинать и показательно казнить его. Только никому, ровно никому в этом городе нет дела ни до нас, ни до этого существа, прикидывающегося человеком. Его грудь испещрена старыми следами дроби, той самой, что убила его на войне. С такими ранениями не выживают. Никто. Никогда.
Падре расстреливает его в упор.
А потом подбирает его пистолет.
Позже мы сжигаем это чудовище на костре, разожженном за кладбищем. На огромном погребальном костре. Мы пьем и поливаем костер святой водой. На самом деле никто из нас не знает, как изгонять чудовищ, на самом деле никто из нас не верил в чудовищ. До сегодняшнего дня.
Мы проводим ночь на кладбище, ожидая, пока от костра останутся одни только угли.
А утром в салун приходит существо, которое прикидывается человеком по имени Вильям Мани, чтобы присоединиться к нашему завтраку.
Я прошу его протянуть мне руку и щупаю пульс, хотя уже и без того знаю, что у него нет пульса.
– Я не всегда хорошо помню обстоятельства собственной смерти, – говорит он нам, прежде чем вызвать падре на дуэль.
Они встречаются утром следующего дня, чтобы при свидетелях, то есть при нас троих, попытаться убить друг друга. Пистолет Мани, который мы разбирали, пытаясь отдать друг другу, неизменно оказывается у падре в руках. Снова и снова.
Звучат шесть выстрелов – Мани попадает три раза, падре три раза промахивается. На груди падре – три раны, опасные, но моих медицинских навыков достаточно, чтобы не дать ему умереть.
Существо, которое знают под именем Вильяма Мани резюмирует, что никто из нас больше ничего не должен ему и уходит, чтобы тяжело осесть на землю через несколько шагов. На его груди – три раны, точно такие же, как на груди падре.
– За все нужно платить, – говорит он, и мне становится страшно как никогда раньше.
Мы расходимся каждый своей дорогой.
Мы отправляемся в Солт Лейк Сити, и я не знаю, какие еще существа встретятся нам на пути. Знаю только, что нашему падре больше нельзя стрелять в живых – любые их раны станут и его ранами.